Тягачи тащат пушки.

В открытых грузовиках едут девушки в шапках с опущенными ушами. На переднем в кабине — старшина Горобец.

Вчера еще такое пустынное, шоссе сегодня полно жизни. Завывая, несутся автоцистерны. Двигаются танки и самоходки — второй эшелон. Видавшие виды усталые лошаденки тащат на телегах патронные ящики и какие-то мешки. В белых новых валенках и желтых полушубках жмется к краю асфальтовой ленты долгожданная пехота. Боев вглядывается в лица молодых и немолодых солдат, отмахавших от Вислы добрых пятьсот километров. Идти им до Одера еще сто.

Рядом, за баранкой, — Проценко.

Капитан опустил запотевшее боковое стекло и за опушенными инеем деревьями в последний раз увидел высокую колокольню. Остались там навсегда полковник Лебеденко и девушка Галя.

Пленных немцев Боев сдал с рук на руки командиру перебазировавшегося в эту деревню ремонтно-восстановительного батальона инженер-майору Рузову. Тот с любопытством осматривал очень смирных теперь немецких танкистов.

— Где ты их столько насобирал?

— Сдались после боя, — ответил Боев. — А там вон, в лесочке, их танки и бронетранспортеры.

Рузов с недоверием посмотрел на капитана: «Насчет боя корреспондент, наверное, загнул». Однако велел своему заместителю посмотреть машины.

— А кормить пленных чем? — вдруг спохватился комбат.

— Утром мы их покормили. У нас кухня была. А теперь уж ты для них расстарайся. Можешь доложить по команде, что сам захватил двести этих пленных и технику.

— Ладно, корреспондент, разберемся.

…Колокольня растаяла в белоснежном мареве, и воспоминания о Химмельпфорте — о всем том, что происходило там вчера и что было сегодня, — тоже стали тускнеть, как бы стушевываться.

Нескончаемый поток машин шел на запад, набирая скорость.

Из мемуаров генерала вермахта Д. Меллентина

«Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года».

(Д. Меллентин. Танковые сражения).

Из показаний немецкого военнопленного

«По опыту прошлых лет мы были убеждены, что русские и в этом году предпримут зимнее наступление. С этим считалось и немецкое командование. Однако начало наступления русских показало, что наше командование, во всяком случае, не представляло себе ни размаха этого наступления, ни основного направления его».

Из книги генерала вермахта Курта фон Типпельскирха

«Удар был настолько сильным, что опрокинул не только дивизии первого эшелона, но и довольно крупные подвижные резервы, подтянутые по категорическому приказу Гитлера совсем близко к фронту».

(К. Типпельскирх. История второй мировой войны).

Из воспоминаний Маршала Советского Союза Г. К. Жукова

«Наступление развивалось стремительно. Главные силы фронта, разгромив разрозненные части противника и сломив его сопротивление на мезерицком укрепленном рубеже, к 1–4 февраля вышли на Одер и захватили на его западном берегу в районе Кюстрина (Костшин) очень важный плацдарм. <…>

Войдя в прорыв, танковые армии и механизированные корпуса развивали наступление с полным напряжением сил, днем и ночью не давая врагу передышки. Сильные передовые отряды наносили глубокие удары, в то же время не ввязываясь в затяжные бои с отдельными группировками противника. <…>

Глубокое проникновение бронетанковых войск в тыл противника не позволяло немецко-фашистским войскам использовать для обороны большинство заранее подготовленных рубежей. После прорыва привисленских укрепленных рубежей до выхода на познанский меридиан противник не сумел практически ни на одном из заранее подготовленных рубежей организовать прочную оборону».

(Г. К. Жуков. Воспоминания и размышления).

ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Когда Мальцев вылез из танка, он увидел прямо перед собой насыпь с зеленеющей травкой, широкое шоссе на насыпи и вдали, в серой дымке мелкого весеннего дождика, небольшие домики, окруженные деревьями.

На шоссе догорали два танка, а гитлеровские танкисты в черных комбинезонах — трое — сидели около насыпи. Рядом стоял красноармеец-автоматчик и курил.

Из переднего люка вылез на землю механик-водитель старшина Кононов. Он подставил ладони под моросящий дождик и обтер лицо.

Размялся, вынул из нагрудного кармана кисет с табаком, закрутил цигарку.

— Нет ли спичек, Николай? — спросил он Мальцева. Тот подал коробок.

Старшина зажег цигарку, затянулся и сказал:

— Неплохо мы сработали, командир.

— Неплохо, — спокойно ответил Мальцев. — За нами вот эти два.

Он показал на догорающие танки:

— Еще один сжег Косарев. А четвертый артиллеристы подбили.

— А там что? — спросил Кононов, показывая на домики за насыпью.

— Там уже Берлин, вернее, пригород. Но где-то здесь начинается трамвайный путь. Я смотрел по карте.

Батальон капитана Косарева оседлал шоссе, вернее, автостраду и закрепился за насыпью.

Косарев сразу же доложил о захвате автострады командиру бригады полковнику Гольцеву, тот — командиру корпуса.

Генерал Шубников сам приехал на КП бригады, чтобы быть ближе к бою.

КП располагался на опушке леса около каменного фольварка, с чердака которого можно было увидеть автостраду.

Генерал приказал направить в район автострады два самоходных полка и всю артиллерию.

— Это, сам понимаешь, кольцевая автострада, — сказал Шубников полковнику Гольцеву, — а дальше Большой Берлин, пригороды. Сегодня ночью мы будем вести бой на улицах самого города, район Вейсензее. Передай, кстати, майору Косареву мою благодарность.

— Он капитан.

— Майор. Есть приказ по армии. Пусть представит к награде всех, кто вышел на автостраду.

К вечеру бой разгорелся с новой силой. Но теперь на автостраде был не один батальон Косарева, а весь первый эшелон корпуса и почти вся корпусная артиллерия.

Подходили и стрелковые части — шагали пехотинцы. Показались и повозки, которые тащили маленькие крепкие лошадки. Шли грузовики с боеприпасами, двигались пушки.

Через боевые порядки танков и пехоты проносились снаряды тяжелой артиллерии.

— Иди, земляк, за мной. Не теряйся.

Это сказал Батьянов, и Боев подумал: почему, собственно, старшина зовет его земляком — ведь Батьянов из Якутии. Потом вспомнил: да, верно, еще в Померании, когда он, Боев, как корреспондент корпусной газеты шел в передовом отряде мехкорпуса, а точнее, ехал в бронетранспортере взвода разведки старшины Батьянова, тот на привале (на талом снегу они расстелили плащ-палатку, нарезали сало и хлеб) спросил Боева, где он родился. Боев ответил: в Череповце. «Выходит, мы земляки, — сказал Батьянов, завинчивая пестро-желтую пробку, — я там в сороковом году лето погостил. У тетки. Тихий городок. Рыбалка хорошая».

Боев, по существу, никогда не был в Череповце; его увезли родители в Ленинград, когда ему не минуло и года, но в его семье часто вспоминали этот городок.

Боев шел за Батьяновым след в след. Батьянов вполне ориентировался в этой кромешной тьме, и потому казалось, что если он так будет идти за старшиной, то не собьется, не свалится в какую-нибудь канаву или воронку и не нарвется на мину.

Впрочем, не все время было темно. Когда в небо вздымалась ракета, тогда были видны черные скелеты деревьев и стены целых и разрушенных домов широкой берлинской улицы.

— Ты знаешь, куда мы идем? — спросил Боев.

— Главное — спокойствие. Придем.

— К немцам?

— Не паникуй, они за каналом. Разве что на разведку ихнюю напоремся, но им сейчас не до разведки.

Сзади шагали солдаты — четверо. Они шли походкой разведчиков — «на лапах». Боев чувствовал их дыхание, но не слышал, как их сапоги касаются склизкой брусчатки. Он тоже старался идти тихо. Не получалось — два шага тихие, а потом сапог обязательно хлюпнет в лужу или скользнет по битому кирпичу, громко чавкнув.